Следующий громкий судебный спектакль под названием «процесс Промпартии» прошел в Москве в конце 1930г. Группа инженерно-технической интеллигенции столь же необоснованно, как и в предыдущем случае, обвинялась в создании подпольной антисоветской организации (Промышленной партии) и вредительстве в промышленности и на транспорте. Председательствовал на этом судилище тоже А. Вышинский. В 1936 г. ЦИК СССР помиловал некоторых осужденных, а Вышинскому в том же году была присвоена ученая степень доктора юридических наук.

     В марте 1933г. Вышинский получает посты прокурора РСФСР и заместителя наркома юстиции России, а летом 1935–го нарастающая волна беззакония выносит Вышинского на самый верх – он становится прокурором СССР (неподходящего для задуманных Сталиным акций предшественника – старого большевика И. Акулова, заместителем которого совсем недавно был Вышинский, убирают сначала из прокурорского кресла, а потом и из жизни). На этом посту Вышинский будет именем закона попирать закон. В книге А. Звягинцева и Ю. Орлова «Прокуроры двух эпох. Андрей Вышинский и Роман Руденко» приведен пример отношения Вышинского к праву и справедливости. Военный прокурор М. Ишов показал Вышинскому документы, свидетельствовавшие о фабрикации Новосибирским НКВД дел, об арестах и расстрелах невинных людей. Прокурор СССР отреагировал: «Товарищ Ишов, с каких это пор большевики приняли решение либерально относиться к врагам народа? Вы утратили партийное и классовое чутье. Ничего плохого нет в том, что врагам народа мы бьем морду. Врагов народа жалеть не будем». Через два дня Ишов был арестован.

      А на трибунах Вышинский витийствовал, заражая легковерных (только ли их?) своим огненным пафосом, испепеляющей страстью и верой в торжество справедливости, ибо к ней он взывал, о ней только и пекся, всегда ссылаясь на высшие интересы народа. Процессом о «троцкистско-зиновьевском террористическом центре» и ему подобными руководил эрудит, аналитик, законник, само воплощение истины и справедливости. Тогда мало кто замечал, что доказательств у обвинения не было никаких. Их заменяла брань. «Мразь», «вонючая падаль», «навоз» — так называет главный обвинитель загнанных на скамью подсудимых бывших членов Политбюро, большевиков, прошедших царскую каторгу, тюрьмы и ссылки, организаторов и руководителей Октябрьской революции. А вот еще образцы красноречия профессора, доктора юридических наук: «зловонная куча человеческих отбросов», «самые отъявленные, самые отпетые и разложившиеся бесчестные элементы», «презренная кучка авантюристов», «взбесившиеся псы». Про «любимца партии» Н. Бухарина: «Это лицемерная, лживая, хитрая натура. Это благочестиво-хищный и почтенно-злой человек, это, как говорил Горький про одного из своих «героев», проклятая помесь лисицы и свиньи». Подсудимые у Вышинского не говорят, а «каркают», «хрюкают», «лают». Не предоставив ни единой улики, Прокурор СССР подводит итог: «…слишком сильны улики, слишком убедительны доказательства…» Слишком… Оскорбить и унизить, а не просто физически уничтожить поверженных неугодных, которые не могут ответить – такова была «генеральная линия Верховного дирижера».

      Сталин умел найти нужного человека на нужное место. Вышинский головой отвечал за успех процессов. Он старался изо всех сил. И, можно сказать, добился невозможного – заставил весь мир, за малым исключением, поверить в виновность обвиняемых. В книге «Реабилитация. Политические процессы 30-50-х годов» содержатся документы, из которых следует, что подготовка к судам и сами судебные процессы велись под личным руководством и контролем Сталина. «Вождь» давал указания, как допрашивать отдельных обвиняемых, вносил коррективы в тексты речей Вышинского и приговоры. Все указания прокурор СССР выполнял неукоснительно. Бывший нарком внутренних дел Г. Ягода заявил Вышинскому: «Если бы я был шпионом, то десятки стран могли бы распустить свои разведки». Но никакие заверения и оправдания обреченных в расчет не принимались.

      Поскольку число «врагов народа» росло, как снежный ком, А.Вышинский вместе с Н. Ежовым проявили новую инициативу для повышения эффективности работы советского суда. Они обратились в Политбюро ЦК ВКП(б) с предложением принимать решения о мере наказания не индивидуально по каждому обвиняемому, а по спискам. Решение Политбюро от 4 октября 1936г. гласило: «Согласиться с предложением тт. Ежова и Вышинского о мерах  судебной расправы с участниками троцкистско-зиновьевской контрреволюционной террористической организации по первому списку в количестве 585 человек». Списки составлялись в НКВД, члены Политбюро их визировали, а Военная коллегия Верховного суда штамповала «судебные» решения. Естественно, такой порядок касался номенклатуры достаточно высокого ранга. Многие тысячи других  проходили по местным спискам, которые составлялись органами НКВД республик, краев и областей и утверждались соответствующими руководителями. Завершая формирование механизма репрессий в регионах, Сталин по инициативе Ежова и Вышинского принял решение «о направлении на места выездных сессий Военной коллегии Верховного суда». Приговоры выносились быстро, без «судебной волокиты» (например, суд над академиком Вавиловым продолжался буквально несколько минут,  выдающийся ученый-биолог был приговорен к расстрелу, который затем «великодушно» заменили двадцатью годами тюрьмы). Вышинскому же принадлежала, как показал Ежов, идея создания «троек» — внесудебных органов с широкими полномочиями в составе начальника областного управления НКВД, прокурора области и первого секретаря обкома партии.

      Отмеченный Сталинской премией и названный в то время классическим труд Андрея Януарьевича «Теория судебных доказательств в советском праве» имел стратегическую задачу: юридически обосновать правомерность сталинского указания о применении пыток при допросах для получения нужных вождю признаний и оговора других обреченных. В этом труде с обилием латинских формул, ссылок на десятки иностранных источников, оснащенном солидным справочным материалом, красной нитью проводилась мысль, что признание обвиняемого – царица доказательств. Никаких других доказательств уже не требуется. В этой «Теории» принцип состязательности сторон, как и принцип равенства в процессе обвинения и защиты объявлялись буржуазным наследием. На практике каждый, кто с этим не соглашался, становился «двурушником» и даже «врагом народа» со всеми вытекающими отсюда последствиями.

Как добывались «чистосердечные признания» и «собственноручные признания» теперь хорошо известно. Он «обосновал» положение, что суд вообще, принципиально не может установить объективную истину, ибо он не может использовать практику, как критерий истины, а раз так, то нет и нужды в поиске истины, достаточно «максимальной вероятности» виновности обвиняемого. Доказать же «вероятность» обвиняемого с помощью казуистики и софистики можно всегда. И еще одно «новшество» в юридической науке. На процессе «право-троцкистского блока» Генеральный прокурор в своей обвинительной речи заявил: «Есть мнение среди криминалистов, что для наличия соучастия требуется общее согласие и умысел каждого из преступников, их сообщников на каждое из преступлений. Но эта точка зрения неправильна. Жизнь шире этой точки зрения. Для соучастия нужно общее объединяющее начало, общий преступный замысел…». То есть, если, к примеру, какие-то люди по различным причинам не любили Кирова, но не принимали участия в подготовке и выполнении его убийства, и даже не знали о готовящемся покушении, они «объединены преступным замыслом» и должны быть осуждены.

      Теперь во всех Энциклопедиях и разных справочниках при описании жизни и деятельности  А. Вышинского неизменно присутствуют фразы типа: «Работы Вышинского по вопросам государства и права содержат серьезные теоретические ошибки, на практике приводившие к нарушениям законности и массовым репрессиям». Но под словом «ошибка» обычно понимают что-то непреднамеренное. А здесь имели место сознательные искажения – фальсификация, подтасовка, передергивание, подгонка под заданный результат. Это, — пишет А. Громыко, — была не только антинаучная, но преступная концепция. С этим трудно не согласиться.

      После завершения процесса над «троцкистско-зиновьевским блоком» Вышинский написал заявление на имя В. Молотова с просьбой передать ему дачу расстрелянного бывшего видного партийного и государственного деятеля Л. Серебрякова. Просьба была удовлетворена (после высылки Троцкого Вышинский занял его квартиру на улице Грановского).

      После ареста Ежова прошла краткосрочная кампания борьбы с «перегибами». Главный инквизитор Вышинский теперь яростно обрушивался на тех, кто «перегнул палку» и даже требовал ареста наиболее одиозных прокуроров за причастность к массовым репрессиям.

      1939 год был богат важными событиями в карьере Вышинского. Сталин щедро одарил его за усердие и услужливость. Помимо избрания в Академию наук СССР, он был введен в высший партийный орган страны – ЦК ВКП(б), получил высший в то время орден Ленина и назначение заместителем Председателя правительства — Совнаркома СССР (Молотова) по вопросам культуры и просвещения (депутатом Верховного Совета СССР он состоял с 1937 г.). Вскоре состоялось Всесоюзное совещание режиссеров. Вышинскому не понравилось выступление на нем известного реформатора театра, народного артиста России Вс. Мейерхольда, и он отреагировал привычным способом — дни Мастера были сочтены.

      В 1940 году новое назначение –  Первым заместителем наркома иностранных дел, того же Молотова (зам пред. СНК он оставался до 1944 года). По свидетельству Н. Новикова, сотрудников наркомата это назначение не обрадовало, поскольку, по слухам, Вышинский зарекомендовал себя необычайной педантичностью, мелочной придирчивостью, а также склонностью к третированию подчиненных. Стиль его руководства, по собственному признанию Вышинского, строился на том, чтобы держать людей в постоянном волнении (стиль Сталина). А. Громыко позже вспоминал: «Вызывая людей, он начинал беседу с раздраженных обвинений, а то и прямых оскорблений. В таком тоне он говорил даже с послами и посланниками. Он считал, что таким образом соперничает с Берией». Громыко отмечал, что фанатичное обожание Берии он сохранил еще с 30-х годов. Услышав голос Берии по телефону, он вскакивал с места и говорил склонившись, как перед господином. (Можно предположить, что это было не «обожание», а страх. В окружении Сталина люди прочно усвоили линию поведения: «угадать, угодить, уцелеть»).

        Выполнял ряд специальных поручений. Летом 1940-го руководил работой по установлению советской власти в Латвии и присоединением ее (естественно, путем «свободного волеизъявления народа») к СССР. «Спецоперация» сопровождалась массовыми арестами. Лично вел после войны переговоры с королем Румынии Михаем об отречении от престола и др.

      Осенью 1941 г., когда немецкие армии подходили к Москве, Наркоминдел и все посольства были эвакуированы в г. Куйбышев. Молотов оставался вместе со Сталиным в столице, а Вышинский фактически руководил наркоматом. На многих фотографиях, посвященных Ялтинской конференции лидеров союзных держав Вышинский запечатлен рядом со Сталиным и Молотовым. 9 мая 1945 г. при подписании акта о капитуляции Германии он сидел за столом рядом с маршалом Г. Жуковым и затем оставался в Берлине в качестве политического советника Жукова. Состоял членом советской делегации и на Потсдамской конференции. Во время подготовки и проведения в 1946 г. Нюрнбергского процесса он руководил, получая указания от Сталина, работой советской делегации. В период «холодной войны» он весь свой пафос и страсть обрушил на «англо-американских империалистов и поджигателей войны». Яркие обличительные, хлесткие речи Вышинского в ООН занимали целые страницы центральных газет. Когда Молотов впал в немилость у Сталина и фактически был отстранен от дел, Вышинский в 1949 г. занял пост министра иностранных дел. При нем министерство переехало в высотное здание на Смоленской площади. По отношению к западным дипломатам он держался высокомерно. Дин Ачесон познакомился с Вышинским летом 1949г. в Париже на встрече министров иностранных дел. В своих мемуарах он отмечает, что у советского министра были холодные и безжалостные глаза. Конференция закончилась безрезультатно, поскольку Вышинский и его заместитель Громыко заняли жесткую непримиримую позицию.

      Л. Млечин в книге «Министры иностранных дел» пишет: «Вышинский являлся, наверное, самым образованным подручным Сталина. Он владел французским, немецким, английским и польским языками. Он был хорошим оратором. Но вел себя в ООН и на международных конференциях как прокурор в суде. Он никогда не стремился достичь соглашения, компромисса. Иностранные дипломаты старались с ним серьезных переговоров не вести».

      Главный обвинитель от Великобритании на Нюрнбергском процессе лорд Х. Шоукросс говорил о Вышинском: «Его вообще все боялись, и тут, в Нюрнберге, и потом – в ООН. Знали, что он сверхдоверенное лицо Сталина. В разговорах он обычно бывал спокоен, не раздражителен, уверен в себе – по крайней мере при общении с иностранцами. Но, взойдя на трибуну, становился громилой и грубияном. Словно отпускалась какая-то невидимая туго натянутая пружина. Он много раз поднимался на трибуну Генеральной Ассамблеи ООН, причем, речи его длились по 2-3 часа. Он и здесь не изменял своей прокурорской привычке поучать коллег, покрикивать на них, высказывать к ним пренебрежение».

      Л. Замятин, долго работавший с Вышинским, называл его человеконенавистником. После его разносов на заседаниях коллегии министерства были случаи, когда люди падали в обморок. Сотрудники за спиной звали своего босса Ягуар Ягуарович. Редко кто рисковал возражать министру. Бывали, однако, и забавные исключения. О. Трояновский в книге «Через годы и расстояния» рассказывает: «Однажды достойный отпор министру оказал зав. экономическим отделом МИД В. Геращенко. Очередной разнос Вышинский закончил такими словами: «Вы ничего толком не можете, вы только детей умеете делать». (У Геращенко было четверо детей). И тот вдруг резко ответил: «А у вас, Андрей Януарьевич, это плохо получается, вот вы и сердитесь». Министр был так ошарашен, что даже не нашелся, что ответить».

      Л. Млечин рассказал о стиле работы министра Вышинского. Рабочий день его, как и у всех приближенных Сталина, начинался в 11 часов утра и заканчивался в 4-5 часов утра следующего дня. Министр установил такой порядок: если звонил Сталин, всем полагалось немедленно покинуть кабинет. Несколько раз вождь звонил во время заседания коллегии МИД. Министр вставал и говорил: «Здравствуйте, Иосиф Виссарионович», и «цвет советской дипломатии» немедленно вскакивал и устремлялся к двери. Но в узкую дверь сразу все выйти не могли. Тому, кто выходил последним, Вышинский едко говорил: «Я замечаю, что когда я беседую с товарищем Сталиным, вы стараетесь задержаться в кабинете». В следующий раз у дверей возникала давка и выйти становилось еще труднее.  

      Вместе с тем, можно не сомневаться, что обласканный Сталиным сановник, зная нрав и характер своего патрона, все послереволюционные годы жил под страхом ареста. Он слишком много знал, слишком ко многим «мокрым» делам был лично причастен. Это подтверждает А. Ваксберг со слов известного следователя и писателя Л. Шейнина, долго служившего под ближайшим началом Вышинского и принимавшего участие в следствии по делам чрезвычайным. Можно себе представить, что пережил Андрей Януарьевич в 1950-м году, когда, занимая почетнейший пост министра иностранных дел, он вдруг лишился депутатского мандата в Верховном Совете. Это был зловещий намек. Впрочем, Сталин любил попугать, чтобы рабы с еще большим усердием лизали руку хозяина.

     Он был очень осторожен. П. Судоплатов пишет, что Вышинский в течение трех месяцев возглавлял Комитет информации (разведывательный центр). Так он умудрился не подписать за это время ни одного сколько-нибудь важного документа, переложив всю ответственность на своих замов.

      В октябре 1952 г. на пленуме ЦК КПСС после ХIХ съезда партии Вышинского избрали кандидатом в члены Президиума ЦК. Это был пик его карьеры. Cразу после смерти Сталина Молотов вернул себе пост министра иностранных дел, а Вышинского отправил в почетную ссылку – постоянным представителем СССР в ООН (с сохранением должности зам. министра). В Америку он приехал уже другим человеком. Л. Замятин говорил, что выглядел он как побитая собака, хотя в декабре 1953 г. в связи с 70-летием его наградили очередным, шестым по счету орденом Ленина. Вышинский пережил «вождя» на полтора года. Как человек трезвый и умный, он понимал, что разоблачение не за горами. Но до ХХ съезда он не дожил. 22 ноября 1954 г. в своем кабинете в Нью-Йорке он скоропостижно скончался. Урна с прахом Вышинского замурована в Кремлевской стене.

       А. Ваксберг пишет: «Недавно один читатель – старый коммунист, ветеран войны и труда — прислал мне письмо, предлагая потребовать, чтобы прах преступного златоуста был выброшен из Кремлевской стены. Думаю, этого делать не нужно. Не только потому, что прах – чей бы то ни было – вообще не стоит тревожить. И место в стене, и звания, и награды, и речи его, и деяния – все это мета эпохи, неизгладимый знак своего времени в нем, в своем времени, так и должен остаться. Таким, каким был. С этим нельзя не согласиться.

Основные источники:
И. Тельман. Прокурор дьявола. Газета «Курьер», февраль 2003 г.
А. Ваксберг. Царица доказательств. «Литературная газета», №4, 27 января 1988 г.
А. Ваксберг. Царица доказательств. Вышинский и его жертвы. М: АО «Книга и бизнес». 1992.