Речь шла о потогонной системе лагерного хозрасчета, которую с присущим ему упорством насаждал на Соловках Френкель. И насадил. Уже с осени 1926 года лагерь стал меняться. Закрывались театры и газеты, прекратились вечерние гуляния «бывших» и разного рода «контриков» и «политиков».  Священнослужителей начали поголовно стричь и переодевать в робы, запрещая служить в церкви. Вместо этого на  Большом Соловецком острове, на Анзере и других островах разворачивались различные производства, цехи и фабрики. Из места изоляции Соловки превращались в образцовую советскую каторгу, ничуть не уступающую средневековой.
Вот что писали о жизни на Соловках заключенные. Письмо каким-то чудом вырвалось с острова и даже добралось до адресата – ЦК ВКП(б):

            «Мы заключенные, которые возвращаемся из Соловецкого концентрационного лагеря по болезни, которые отправлялись туда полные сил и здоровья, — в настоящее время возвращаемся инвалидами, изломанными и искалеченными морально и физически… Такого ужаса, произвола, насилия и беззакония даже трудно представить человеческому воображению…»

            Однако начальству в Соловках и УЛАГе идеи Френкеля нравились все больше. В 1927 году его полностью освобождают от заключения и назначают начальником производственно-экономического отдела. Он живет теперь на материке, в Кеми и  работает день и ночь. Из-под его пера выходят проекты лагерей нового типа. Да это уже и не лагеря в обычном понимании, а громадные и очень прибыльные предприятия. А там, где развитие производств стеснено, как, скажем, на Соловецких островах, по мысли Френкеля, лагерь может зарабатывать,… сдавая заключенных в аренду обычным предприятиям, как рабов.  Идея Френкеля была успешно осуществлена уже в Карелии: заключенные Соловецкого лагеря сдавались в аренду карельским лесозаготовительным и сплавным предприятиям, на гражданские стройки и даже на освоение Кольского полуострова.           

Чекист и бывший соратник Френкеля по ГУЛАГу, сам в последствие дважды отсидевший в лагере,  С.Л. Моисеев писал в воспоминаниях:

            «После того, как он (Френкель – прим. К.Г.) написал свой проект об использовании заключенных в условиях хозрасчета для лагеря, с целью возмещения убытков для государства по их содержанию, и вызова в Москву для переговоров по данному вопросу, Френкель, оставаясь в роли заключенного, по указанию Москвы был назначен там же в УСЛОНе  начальником экономической части. Проживал он на частной квартире в г. Кеми наряду с другими сотрудниками Управления. Таким образом он связывался с трестом Кареллес и с другими предприятиями Карелии, а также с правлением Мурманской ж. д. на поставку рабсилы из заключенных по договорам для использования её на предприятиях Карелии и Мурманской ж. д. Одновременно были созданы различные предприятия самого Соловецкого лагеря, как лесозаготовки, деревообработка, швейные, обувные фабрики, кожзаводы, рыбозаводы и т. п. Таким образом вполне понятно, почему Френкель стал в СЛОНе заметной фигурой, хотя ни разу, как стал начальником, не бывал больше на Соловецком острове, а находился на материке в Кеми».*

*Национальный архив Республики Карелия: Фонд 3651, оп. 1. ед.хр. 89, л.1-2.

            «Это был уникальный, одержимый работой человек, — вспоминал С. Л. Моисеев, — и не его вина, что идею лагеря экономического затем извратили и превратили в экономически выгодные лагеря».*

**Чухин И. И. Каналоармейцы. – Петрозаводск, 1990, с. 31. 

Наконец наступил момент, которого так долго ждал Нафталий Аронович.   Власти осознали, какой громадный, невиданный прежде резерв кроется в его предложении. И как он необходим именно сегодня, когда страна до крайности разорена революциями, войнами и террором, а народ изголодался и обнищал до такой степени, что никому и ничему больше не верит. Дважды за один только месяц — 13 и 23 мая 1929 года Политбюро ЦК ВКП(б) рассматривает  вопрос “Об использовании труда уголовных арестантов”. Затем 27 июня того же года выходит постановление “Об использовании труда уголовно-заключенных”, которое 11 июля оформляется одноименным постановлением Совета Народных Комиссаров  СССР.

alt

Слово было сказано. Постановление Политбюро от 27 июня 1929 года предписало “именовать в дальнейшем концентрационные лагеря исправительно-трудовыми лагерями”. 7 апреля 1930 года председатель СНК СССР А. И. Рыков* подписал “Положение об исправительно-трудовых лагерях”, согласно которому “лагеря находятся в ведении ОГПУ, которое осуществляет общее руководство их деятельностью”.

*Рыков Алексей Иванович (1881-1938) – советский государственный и партийный деятель, член партии большевиков с 1898 года, участник революции 1905 г. и октябрьского переворота 1917 г. В первом советском правительстве занимал пост наркома по внутренним делам. В период с 1918 по 1921 и с 1923 по 1924 годы председатель ВСНХ РСФСР и СССР. С 1924 по 1930 годы председатель СНК СССР, а до 1929 года и РСФСР. С 1931 по 1936 год нарком связи СССР. В 1937 году выведен из состава ЦК, а затем исключен из партии, репрессирован. Основными причинами послужили резкие выступления против свертывания НЭПа и неоправданно резкого форсирования коллективизации и индустриализации страны.  Реабилитирован посмертно.

Смешно сказать, но к 1 июня 1930-го в подчинении УЛАГа находилось всего семь ИТЛ, общее количество заключенных в которых составляло 168 163 человека. Что касается УСЛОНа, то на лесозаготовках, строительстве дорог и осушении и болот здесь было занято в то время 62 563 человека.

Теперь положение изменилось самым резким образом. Если раньше власти не знали, что с узниками делать, чем кормить и каким образом занять, то теперь их катастрофически не хватало. ОГПУ заваливали кипами заявок на поставку новых и новых этапов. Спешно возводились лагеря. Вот характерный документ того времени.

“1. Приказ ОГПУ № 361/164 от 23.10.30 “О разгрузке ИТЛ ОГПУ от стариков, совершенных инвалидов и тяжело больных” — отменить.

2. Прекратить всякое актирование инвалидов и их досрочное освобождение.

3. Широко объявить всему лагерному населению, что всякое актирование на предмет освобождения прекращается и что право на досрочное освобождение каждый лагерник может заслужить только упорным трудом и участием в культурной и общественной жизни лагеря.

4. Всех инвалидов, не могущих быть использованными на основных работах, изъять не только из общих бараков, но даже из производственных лагпунктов, сосредоточив их в отдельном инвалидном лагпункте. Этих инвалидов занять легким трудом, организовав для них соответствующие кустарные производства.

5. Немедленно пересмотреть всех работников, занятых в хозлагобслуге, заменив всю полноценную рабсилу неполноценной и слабосильными.

6. Использовать всех слабосильных на легких работах с пониженной нормой выработки в соответствии с циркуляром ГУЛАГ ОГПУ № 669600-33 г.

7.  О всех принятых вами мерах по данному приказу доносить ГУЛАГу ОГПУ”.

Власть наконец-то смогла расправить плечи. Теперь ей по силам были по-настоящему великие стройки. К тому же появился простой  и эффективный способ воздействия на политических оппонентов, кем бы они ни были и где бы не находились: лагерь и «перековка трудом».

А что же бывший одесский валютчик и спекулянт, подельник Мишки Япончика и заключенный Френкель? Приказом по УЛАГу  от 19 июля 1930 года он назначен старшим консультантом начальника производственно-экономического отдела управления ВСЕХ лагерей  страны Я. Д. Раппопорта. Спустя всего несколько месяцев (9 ноября 1930 года) он уже в штате первого  состава чекистов-управленцев только что созданного ГУЛАГа (приказ АОУ ОГПУ № 308 от 9 ноября 1930 г.), в должности старшего консультанта самого начальника Л. И. Когана.

У «одержимого работой» отца советской каторги Нафталия Френкеля дел теперь было по горло.

А в это самое время в Москве и Ленинграде уже вовсю работали  так называемые особые конструкторские бюро (ОКБ). Это были секретные проектные институты, штат которых составляли в прошлом опытнейшие конструкторы, инженеры и проектировщики, которых в одночасье арестовали, приговорили к большим срокам заключения и объявили заключенными.  Это были «шарашки», называемые так  на сленге самих заключенных. В 1930 году в московской и ленинградской «шарашках» проектировался Беломорско-Балтийский водный путь – первая в СССР «великая стройка социализма». И дело шло очень споро.

Осенью 1931 года работу на строительстве Беломорско-Балтийского канала развернули уже на всем его протяжении – от поселка Повенец на берегу Онежского озера до маленькой поморской деревушки Сальнаволок, расположенной на голой скале у самого впадения в Белое море речки Шижня. Стройка длиной в 227 километров набирала полную силу.

Начальником самого северного — восьмого отделения Беломорско-Балтийского исправительно-трудового лагеря НКВД СССР (читай – Беломорстроя – прим. К. Г.) был назначен  уже знакомый нам чекист и вчерашний заключенный Кемского лагеря Семен Львович Моисеев. Он вспоминал, как однажды начальники трех северных отделений строительства получили телефонограмму с приказанием выехать вместе с начальниками производственно-технических частей на станцию Сорокская, для участия в совещании, которое будет проходить в спецвагоне начальника ГУЛАГа и Беломорстроя.

«Прибыв туда, мы застали в вагоне ряд руководящих деятелей управления, с которыми  не были знакомы ранее. Помимо Когана*, там были какие-то представители из Москвы и главный инженер Могилко.** В углу также сидел и молчал какой-то худощавый  и невзрачный человек с маленькими усиками. Никто из нас его раньше не знал и не видел. Это был Френкель, о котором ходила молва, что он был на Соловках и в Кеми начальником экономической части управления и являлся фактическим автором проекта использования труда заключенных на пользу государству, а не на простое их пребывание в заключении. Еще более понятным для нас стал Френкель после его выступления на совещании…»

*Коган Лазарь Иосифович, с 19 июля 1930 года начальник УЛАГ (управление лагерями ОГПУ), с 9 ноября 1930 года первый начальник ГУЛАГа, руководитель Беломорстроя, по окончании работ на ББК назначен начальником строительства канала Москва-Волга.

**Могилко Николай Васильевич, главный инженер, помощник главного инженера Беломорстроя, один из авторов проекта ББК, в прошлом главный инженер Днепрогэс, арестованный по статье 58, пункт 7 («вредительство»). По итогам работ на ББК с него снята судимость и награжден орденом «Красная Звезда».

            Речь на совещании в спецвагоне начальника ГУЛАГа шла о будущей весне. От того, какой будет весна 1932 года, зависело очень многое. Бурное половодье способно смести временные перемычки на реках и озерах, отбросить сроки строительства далеко назад. Медленное таяние льда, постепенное вскрытие рек позволяли обходиться без авралов и штурмов, планировать работу без поправок на чрезвычайщину. Но на что рассчитывать при организации конкретной работы на стройплощадках? Каким образом осенью угадать будущую весну, да еще на Севере, в Поморье, где погода порой меняется два раза на дню? С. Л. Моисеев вспоминал:

            «Помню, как главный инженер Могилко с логарифмической линейкой в руке доказывал, что весна будет ранняя. Френкель опрокидывал его расчеты. Он говорил, что надо подходить к этому вопросу практически и верить не только цифрам синоптиков. Он настаивал, что нужно поговорить со старожилами, старичками и уточнить каждую цифру их практическими наблюдениями и только после этого выработать календарный график ведения работ.

«Оставьте, Николай Васильевич,  вашу линеечку, — язвительно убеждал Френкель. – Она вам не поможет…»

            С тех пор, вспоминал Моисеев, авторитет Френкеля вырос настолько, что была спущена директива начальника ИСО (информационно-следственного отдела) БелБалтЛага Соколова начальникам отделений и начальникам информационно-следственных частей о необходимости всячески оберегать авторитет Н. А. Френкеля. Приказывалось, распоряжения его  считать обязательными для всех и безоговорочными.  В директиве указывалось также, что Френкель прибыл из Москвы с назначением на должность начальника всех работ на Беломорканале, с подчинением непосредственно начальнику строительства и его заместителю.

            По словам Моисеева, никто не догадывался, что Френкель сам является заключенным. В Медвежьей Горе ему выделили отдельный коттедж с обслугой, в том числе с кухаркой, которая готовила ему специальное диетическое питание. Френкель вел спартанский образ жизни, не пил даже вина и не курил.

            «Кроме гречневой каши и тарелки бульона с чаем внакладку ему ничего не было нужно, – вспоминал Моисеев. —  Он ничем не увлекался, ни театром, ни собраниями, которые считал «пустой говорильней». Он знал только работу»

Позже и, вероятно, не без участия Френкеля, С. Л. Моисеева перевели в Медвежью Гору в Управление лагеря в качестве помощника начальника учетно-распределительного отдела, где он узнал, что его патрон такой же заключенный, каким был до недавнего времени и он сам.  «Его личное  дело хранилось у меня в сейфе, и никто, кроме ограниченного круга лиц, не знал об этой тайне», — вспоминал С. Л. Моисеев в старости.  

Осталось немного свидетельств того, как работал и вёл себя на строительстве ББК начальник всех работ на ББК, «главный прораб». Рассказывают, что он мог час простоять на краю какого-нибудь котлована, затем вызвать инженера и буквально уничтожить его профессиональное самолюбие, двумя-тремя язвительными фразами, доказав всю несостоятельность организации работ. Так же коротко и ясно он давал распоряжения, как поправить дело.

Вспоминают, что в служебном общении Френкель был он сдержан  и сух.   Даже зимой 1932-1933 годов, после известного штурма на Водораздельном канале, — штурма,  в котором день и ночь работали 30 тысяч заключенных, а сотни из них заплатили своими жизнями за  безумные темпы, вызванные просчетами руководства,  Френкель ничуть не оттаял сердцем.

«Он прошелся по точно отполированному дну, не запачкав ноги и ни обо что не споткнувшись. Он осмотрел точеные стены, уходящие вверх, и поджал губы. Френкель, от которого за всё время строительства никто не слыхал ни разу похвалы, на сей раз процедил, как бы недовольный тем, что сделано лучше, чем он хотел:- Чистенькая работа…»

            Никакого другого общения, кроме служебного, у него ни с кем не было.  Вообще, судя по всему, Френкель глубоко презирал окружающих его людей. Было бы намного легче понять его психологию, если знать, что он в детстве читал, какие авторы и какие герои занимали его мальчишеское воображение. Это бы многое объяснило. Но кумиров Френкеля мы не знаем. Зато нам известно, что сам Нафталий Аронович, обладая от природы незаурядными данными, всю жизнь последовательно и глубоко их развивал. Кроме бытового аскетизма, он выработал в себе феноменальную память на людей и цифры.  Увиденное один раз он не забывал никогда. По воспоминаниям Моисеева, у Френкеля никогда не было с собой ни карандаша, ни блокнота, никто не видел, чтобы он сочинял какие-нибудь деловые бумаги. Если секретарю требовалась его подпись, то вместе с бумагой он приносил и ручку. Все, что Френкелю  требовалось, он знал наизусть и никогда не ошибался.

            У Нафталия Ароновича было еще одно качество, поражавшее всех, с кем ему приходилось сталкиваться в ходе строительства ББК.  Казалось, он никогда не спал. Френкель мог появиться на любом объекте гигантской стройплощадки в любое время дня и ночи и в любую погоду.  В глазах обычных людей это делало его личность мистической, дьявольской.

Моисеев рассказывал, что близкие сотрудники знали секрет Френкеля, которого он, к слову, никогда не скрывал. Секрет состоял в особой тренировке воли. Он выработал в себе волчью способность засыпать в любое время и в любом месте не менее пяти раз за сутки, но спать  не более чем полтора-два часа кряду. Проснувшись, он спешил освежить голову водой, выпить стакан чаю с кусочком сахару вприкуску и снова был готов к чему угодно. Френкель постоянно советовал ближайшим сотрудникам воспользоваться его методой воспитания личности.

Один из авторов, рисуя портрет  начальника работ Беломорстроя Н. А. Френкеля, приводит такой факт. Однажды на одном из шлюзов установили ворота камеры, а они, как известно, представляют собой многотонные конструкции. На объект прибыл Френкель и «прищурив левый глаз, внимательно посмотрел на сооружение и глубокомысленно изрек: «Не вертикально!» Строители наперебой стали доказывать, что вертикальность проверяли отвесами. Но Френкель стоял на своём. Пришлось ломать бетонные сооружения и возводить ворота шлюза заново…».

            Вероятно, подобный факт мог иметь место, причем не на одном шлюзе и  не один раз. Автору хотелось вывести Френкеля этаким кабинетным начальником самодуром. Однако я убежден, что правым в том споре оказались не строители, но именно Френкель.
Известно, что применение дерева в конструкциях гидросооружений Беломорско-Балтийского канала было очень широким, но не безграничным. Всякий раз в принятии решения на этот счёт проектировщики и инженеры выставляли два обязательных принципа: либо это должны быть всегда затопленные, подводные части конструкций, либо доступные для быстрой и скорой замены на более долговечный материал и последующих ремонтов. Всякие иные варианты жестко отвергались.

Бывший начальник восьмого отделения строительства ББК С.Л. Моисеев вспоминает, какая острая борьба разгорелась между главным инженером строительства Н.В. Могилко и начальником работ Н. А. Френкелем по поводу замены конструкций металлических шлюзовых ворот, первоначально предусмотренных проектом деревянными. Металл в СССР был в огромном дефиците, и вопрос его своевременных поставок на строительство, как правило, всегда оставался проблематичным.
Н. А. Френкель выдвинул идею сооружения деревянных ворот, доказывая, что ворота из хорошего корабельного леса простоят не менее 25 лет, а за это время «страна с успехом разовьет металлургическую промышленность и тогда можно будет заменить деревянные ворота металлическими».

Н. В. Могилко был категорически против. Аргументы главного инженера казались не менее убедительными: высокий напор воды, возможные механические воздействия во время пропуска судов, неблагоприятная  климатическая среда… Ни на строящейся трассе канала, ни в управлении в Медвежьей Горе к согласию прийти не удалось. Решение инженерного спора перенесли в Москву, и Москва приняла сторону Френкеля.

«Френкель срочно разослал людей в Тамбовскую, Воронежскую и Курскую области подыскать нужный лес на корню, чтобы он был долговечный и пригодный для шлюзовых ворот, — пишет в своих воспоминаниях С.Л. Моисеев. – Люди выехали, лес нашли и попросили распоряжения начать заготовку и отгрузку. Но Френкель распоряжения не дал. Он создал комиссию из специалистов – лесников и лесоводов и выехал с ними лично. Прибыв на место и увидев высокие стволы строевого леса, Френкель  тем не менее забраковал его. Он указал, что смотреть надо не на высокие стволы, а на почву, где растет этот лес. А поскольку почва влажная, почти болотистая, то лес вскоре начнет загнивать и не будет долговечным. Он предложил искать корабельный лес в Воронежской области, там, где в свое время Петр Первый нашел такой лес для постройки кораблей…»

Однако лес-лесом, но в мировой гидротехнической практике при таком напоре воды, который предполагался на отдельных гидроузлах Беломорского канала, ворот из дерева никогда не строили. Нагрузки ожидались весьма и весьма значительными. Скажем, напор воды на двухкамерном шлюзе № 11 достигал 18 метров. В подобных условиях требовалась абсолютно новая и оригинальная конструкция. И она была создана.  Проверка на модельных испытаниях в собственной лаборатории Беломорстроя показала её полную надежность. Автором проекта ромбовидных деревянных ворот высокого напора, впервые примененных в гидротехнической практике, стал инженер В. Н. Маслов.